И даже небо было нашим - Паоло Джордано

– Привет, Томмазо, – сказал он, как если бы в том, что он находился здесь, не было ничего удивительного.

– Это ваш третий? – спросила девушка. Она не сочла нужным встать, чтобы поздороваться со мной, зато показала на сумку:

– Что вы привезли?

Берн бросил сумку на матрас, и девушка принялась рыться в ней с лихорадочным нетерпением.

– А сникерсов ты не взял?

– Что было, то и взял, – ответил Берн. И добавил, обращаясь ко мне: – Виолалибера любит сникерсы. Достань их в следующий раз, если получится.

– Так он что, не останется здесь? – спросил Никола.

– Нет, ему нравится там, где он сейчас. Там, где оливы растут в горшках и похожи на настольные безделушки.

– Это правда, что туда приезжают актрисы с телевидения? – спросила Виолалибера.

Я кивнул, все еще не опомнившись от удивления.

– И какие они? С огромными титьками?

Никола хихикнул.

– Нормальные.

– В чем дело, тебе не нравятся актрисы? – спросила Виолалибера. Она носила на кудрявых волосах ободок, который поднимал их, и они окружали ее голову, как корона. Волосы были очень густые и пышные. – Они намного красивее, чем я?

– Виолалибера была здесь еще раньше нас, – сказал Берн. – Ты, наверное, думал, что приедешь в такое место и здесь никого не будет, кроме разве что крысы.

– Крыса и правда была, – уточнила Виолалибера.

– Когда я вошел, то чуть не умер от страха, – продолжал Берн, не обращая на нее внимания. – Виолалибера спала в полной темноте, я направил на нее фонарик, она проснулась, увидела меня – и ни капельки не испугалась.

Тем временем он тоже бухнулся на матрас, почти рядом с Виолалиберой. Я один остался стоять.

Виолалибера мгновенно заглотнула йогурт, потом стала вылизывать стаканчик, засунув туда язык. Я понял, чем пахнет в этом убежище – плесенью.

Берн положил ей руку на ногу выше колена. Если бы он поднял большой палец, то достал бы до живота. Она открыла второй йогурт, отпила глоток и отдала остальное Николе.

– Здесь не поместится еще один, – сказала Виолалибера.

Возможно, Берн слишком сильно сжал ее ногу.

– Я же тебе сказал: он здесь не останется.

У меня закружилась голова, надо было сесть, но на матрасе оставалось слишком мало места, а садиться на пол я не хотел.

– Ты ночуешь здесь? – спросил я Берна.

– Когда хочу. Мы можем жить, как нам хочется.

Никола улыбнулся, в свете фонаря блеснули его зубы. В нем появилось что-то новое, какое-то возбуждение.

– А ниже пояса ты такой же белый? – спросила Виолалибера.

– Там он еще белее, – ответил за меня Никола.

– Значит, это ваш третий, – сказала она.

Берн развернул еще один сверток с едой, бумага успела промаслиться.

– Берите и съедайте всё, – сказал он, и Никола с Виолалиберой набросились на еду.

– Ты тоже здесь ночуешь? – спросил я у Николы.

– Только когда утром не надо на лекцию.

– Мы тут можем жить, как нам хочется, – повторил Берн. Порывшись в куче какого-то хлама, он вытащил кассетный магнитофон.

– Поставь кассету сначала, – попросила Виолалибера.

Берн перемотал кассету, послышалась музыка. Звук получался неважный, потому что кассета была заигранная, а магнитофон крошечный. Виолалибера вскочила с матраса, протянула одну руку к Берну, другую к Николе. Оба послушно встали и начали извиваться рядом с ней, словно приклеенные. Никола зарылся носом в ее волосы за ухом, может быть, поцеловал ее, а она повела плечами, как от щекотки.

Она тронула большим пальцем ноги мое ободранное колено.

– А ты чего ждешь?

Берн одной рукой держал ее за талию, а другой размахивал над головой. Я шагнул к ней, а она притянула меня к себе. Никола и Берн подались в сторону. Я ощутил запах бумаги, исходивший от ее волос, и кислый запах йогурта изо рта. Никола и Берн сомкнулись в кольцо вокруг нас.

– Мне надо… – пробормотал я, и это было все, на что меня хватило.

– Здесь нам никто не приказывает, – прошептал мне на ухо Берн. – Мы пожрали небо.

Потом кто-то начал раздевать меня, а может, я разделся сам. Мы раздевали друг друга, а потрескивающая музыка царапала стены. Затем мы рухнули на матрас, сплетясь, как клубок. Мое лицо оказалось совсем близко от груди Виолалиберы. Никола, лежавший рядом со мной, обхватил губами ее сосок, и я почувствовал, что должен сделать то же самое. Берн втиснулся между нами, мы с ним соприкасались повсюду, кажется, на несколько секунд я потерял способность двигаться. Мы по очереди ловили и втягивали ртом соски Виолалиберы, как пьют воду из фонтана. Кто-то, возможно она сама, взял мою руку и опустил вниз, к той части тела, о которой я до сих пор не осмеливался думать, и тут я заметил, что мы, все четверо, были обнажены и возбуждены. Я позволил направлять меня и двигать, затем рука, управлявшая мной, исчезла, и я продолжил сам, вслепую, пока не наткнулся на Берна. Я был в панике, когда сжал в руке запретную часть его тела, в точности так, как уже тысячу раз проделывал в воображении, будучи уверен, что в реальности этого никогда не случится. Но наши тела переплелись так тесно, что он ничего не заметил, а если и заметил, то промолчал. Я знал: будь мы с ним одни, он бы мне этого не позволил, но здесь, в башне, было позволено все.

Он слегка подался назад, мы оба повернулись на бок. Прежде чем полностью освободиться, он улыбнулся мне, и я перевел дух. Николу я видел только со спины, спина у него была широкая, гладкая, голубоватая в свете фонаря. Лицом он все еще прижимался к девушке, она лежала, раскинув руки, тяжело дыша, глядя вверх широко раскрытыми глазами. Казалось, она обессилена, не в состоянии сопротивляться, словно мы трое были одним огромным, извивающимся, многоногим и многоруким животным, которое шевелилось на ней и внутри нее, заставляя ее стонать.

На мгновение я взглянул туда, куда был направлен ее взгляд, но увидел только серый, осыпающийся потолок. Я представил себе то, что все еще существовало за стенами башни – буйные заросли крапивы, скалы, отполированные прибоем, полная темнота. Но здесь все это уже не имело никакого значения. Мы были одни, в надежном укрытии, никто не смог бы до нас добраться. И я хотел, чтобы это никогда не кончалось.

Томмазо внезапно умолк. На мгновение он и я вернулись в настоящее время: мы взрослые, сейчас ночь перед Рождеством, в соседней комнате спит его дочка. Я запрокинула голову, машинально взглянула на потолок, на то же место, куда смотрел он, но не увидела ничего, кроме светлого полукруга от лампы, горевшей на тумбочке. А он